Новая и старая деревня — к вопросу о семье

Значительное большинство крестьянства СССР во второй половине двадцатых годов за девять лет существования Советской власти успело на деле убедиться, что им самим предлагают быть строителями своей жизни. Крестьянам давали понять, что Советская власть есть их, рабоче-крестьянская власть. Однако, и тогда далеко не всякое новое мероприятие Советской власти, которое касалось крестьянских интересов, сразу находило себе нужное Советам истолкование в крестьянской массе.

Иногда требовалось много времени, чтобы крестьянство, как следует, раскусило какой-нибудь новый закон и твердо убедилось в его правильности и разумности, либо наоборот. Крестьянин любит ко всякому вопросу подходить обстоятельно. Он его раньше десять раз обсудит, ощупает, осмотрит, словно покупаемую в кооперативе новую сбрую или корову на базаре, этого требовала его хозяйственная сноровка, он ко всему относился, как к базарной торговле — а вдруг обманут, ищи свищи потом продавца. Он старался разобраться в каждой мелочи, и спорил по каждому пункту, который казался ему сомнительным и иной раз после долгих споров, приходил к окончательному правильному заключению. Так было и с новым законом о семье и браке. Этот закон до самого дна всколыхнул всю гущу крестьянского, да и рабочего люда.

Что естественно, поскольку большевики активно боролись с таким значимым понятием в жизни крестьян и всего общества России, как влияние христианства и православной церкви. Этот закон наносил удар убеждению о святости и нерушимости церковного брака, разрушал обычай, что жена должна быть подчинена мужу, и именно на основании церковной православной трактовки распределения ролей в браке, как мини церкви. Однако большевики пытались полностью разрушить созданную церковью социальную мотивацию гендерного распределения ролей в семье. И достаточно беззастенчиво Советская власть взяла на вооружение именно буржуазные тезисы мировых движений за эмансипацию женщины в обществе. И это еще раз доказывает то, что для ленинских реформаторов не существовало ничего святого, через что бы они не переступили, желая достичь главной цели — разрушения существовавшей системы до основания..

Наряду с пробудившейся от векового сна и идущей к новому быту деревней, немало еще таких темных отсталых сел и деревень, где, как пишет селькор «Крестьянской газеты» товарищ Дьяконов, крестьяне «от воров крестят на ночь окна и ворота, а от гибели кур вешают над курятником куриного бога — камень просверленный насквозь. Зубы здесь лечат найденным гвоздем. Бабки и всевозможные шарлатаны жнут богатый урожай в темной массе крестьянства. Здесь покусанного бешеной собакой отказываются везти в город на прививку против бешенства по той причине, что до города далеко, а помрет покусанный — «на то святая воля». От бешенства здесь лечатся наговоренным знахаркой хлебом с репьями и верят, что от нападения бешеной собаки можно спастись заговором: «крест на мне, собака от меня». В этих темных селах и деревнях царит пьянство, хулиганство и распутство. Здесь ни один престольный праздник не проходит без пьянки и драки, а то и убийства. Мордобой, сквернословие и похабщина здесь самое обыкновенное дело. Просвещение находится здесь в самом плачевном виде и затрагивает только небольшое число передовой молодежи. Бывают случаи, когда и сами «просветители», как пишет один селькор: «проводят целые вечера в развитии — только не ума, а рук — в картежной игре».

На местах многие руководители понимали отлично, что правда в процитированном отрывке, а что является следствием неверно понятых обычаев крестьян или откровенной ложью пропаганды. Поэтому даже при обсуждении нового закона о семье и браке на Всесоюзном Съезде Советов, он встретил серьезные возражения и со стороны части делегатов-крестьян, и со стороны отдельных делегаток-крестьянок, которые, по мнению большевиков, всецело должны были бы стать на его защиту, но именно эти люди, малограмотные и простые, вшивые и полуголодные — они интуитивно ощущали, что незыблемость устоев брака является самым важным их звеном и надеждой на спасение после жизни. Они готовы были отдать большевикам все — в период первого голодомора не противились ограблению церкви, они даже не сильно бунтовали, когда сами храмы начали взрывать (лишь тайком выносили из них и перепрятывали иконы), но самое интимное, что внутри их жизни тайно оставляло надежду на связь с Богом, семью, крестьяне уступать не желали. Кстати, семья было единственным в оставшемся от дореволюционных времен, чего коммунисты так и не смогли окончательно разрушить.