Я всё равно никогда не пойму, что это за время. Макс Тхоривский определил его как время, когда неясно, кто кого и за что целует. Я же пока не сыщу достойного определения.В этой квартире всё началось вот с чего: я быстро понял, что не получу денег — никаких, ни копеечки, но это пусть, ладно.
Чувство ужаса — вот что испытывает случайный человек на 5 этаже пятиэтажки, услыхав щелчок двери, заметив трёхлитровую банку, да чтоб жидкость при этом была щедро сдобрена апельсиновыми на вид корочками.
Страх — вот что испытывают его уши, первыми узнавшие, что хозяев нет дома.
Боязнь — то, что тормошит глаз; он ещё надеется, глаз, что это сон, он привычно осматривает пыль прошедшей весны и думает: «Да до чего же пошло-то! пыль этой весны! надо ж до такого додуматься! впрочем, постой-ка… И верно! Пусть пошло, но верно! Весны, точно весны».
Нос… Нос пытается избежать общей участи органов чувств, но куда ему, а?
Потом она спросила сигарету, потом сказала, что болела вчера, оттого была столь суха по телефону.
На вид под 50, болезная. Не то пьянчуга, я ещё подумал, не то какая-то у неё ерундовая трагедия.
У окна стоит, курит, чего-то высматривает, сейчас, говорит, сейчас. Скоро хозяйка подойдёт. Сколько денег-то надо?
Потом поинтересовалась, не сдаёт ли кто квартиру или комнату.
Напуганный происходящим, я пожал плечами. Да никто, собственно, и не сдавал.
А она, не очень-то слушая меня, рассказала, что родом из Молдавии, очень давно уже в Москве; снимала раньше комнату у знакомой, но пришлось поменять. Сняла тут недавно за $100, плюс агентство, плюс переезд (впрочем, я не заметил, что бы там такое можно было перевозить), плюс задаток.
Переночевала две ночи.
А на третью у неё украли дневную выручку — 25 тысяч рублей.
Хозяйка квартиры, поставив руки в боки, кричала: «Вы что думаете — мы воры? Или моя внучка — воровка??? Да как вы смеете-то?!..»
После вызвала милицию, и молдаванку — под зад, да, коленкой под зад. Конечно — не гражданка ведь. Молдаванка. Молдаванка.
Ну, для верности ещё раз повторю-ка — молдаванка.
Забавно слово катается на языке, да, забавно.
По знакомству вот здесь временно пристроили.
Ей не жалко денег — ни $100, ни 25 тысяч. Ей не жалко здоровья. Она всё отработает. Трёхлитровая банка, я после понял, не её. Здесь она вообще вторую ночь коротала.
Она курит и болезненно улыбается:
— Сын их вчера девушек купил… Ну, знаете. Я в соседней комнате, а они тут водку пьют, музыка. В ванную зайдёшь — голые, в кухне — голые, в комнате… Сами понимаете, что может быть в проходной комнате.
Она улыбнулась, когда услышала, что на ярмарке Коньково девчонки теперь будут работать с 09.00 до 21.00. Она сказала:
— Я работаю здесь, в Новых Черёмушках, с 08.00 до 23.00. Очень, очень давно. Я знаю, как им трудно. Я знаю, что это полоса, спасибо. Я согласна, что её надо пережить.
Она ни разу не сказала, что устала, ни разу не спросила — а хоть бы и у себя: но зачем? зачем? Все эти страдания (а ведь это страдания, да, неподдельные; не то, что многие именуют страданиями — настоящие, подлинные) — они-то зачем?
Я оставил её три сигареты. Нет, четыре. Нет, пять сигарет. Точно, пять.
Я пришёл туда с мыслью «какого #уя», я ушёл оттуда временно постаревшим.
Наверное, потом я вернусь к обычному состоянию. Теперь же гложет меня её благодарность.
Гложет и грызёт.
Один комментарий к “Какого #уя — 2”